Вопрос о примате Римского епископа вот уже тысячу лет препятствует активному диалогу между Восточной и Западной Церквами. По учению Католической Церкви "Римский Первосвященник, как преемник Петра, которому Христос вверил пасти овец и агнцев своих, обладает по божественному установлению, верховной, полной, непосредственной и универсальной властью для попечения о душах. Поэтому, Он, посланный как пастырь всех верующих, обладает над всеми Церквами первенством канонической власти" (II Ват. Собор, Декрет о пастырской должности епископов в Церкви, 2) Православные богословы, в основном, признают за Римом первенство чести, отрицая все прочие преимущества. В этой статье мы не будем касаться богословских обоснований Католической позиции или аргументов противников примата. Перед нами стоит задача рассмотреть отношение к главенству Римского епископа христиан I — IV вв. и выяснить, признавался ли примат первыми христианами изначально, или же он явился плодом католического богословия позднейших времен.

Первые века истории Церкви отличает возникновение большого количества ересей, то и дело овладевавших разными христианскими общинами. Этому способствовали как эсхатологические настроения среди большинства верующих, усилившиеся с падением Иерусалима (135 г.) и Рима (410 г.), так и отсутствие четкого систематического изложения вероучения. Стремление к более совершенному толкованию учения Христа вызывало к жизни многочисленные апокрифы. Однако, несмотря на отсутствие единого Символа Веры, сколько-нибудь сильное искажение вероучения не могло и в I — II веках пройти незамеченным, т.к. большинство христиан еще помнило проповеди живых апостолов, в частности, Иоанна Богослова, умершего в глубокой старости.

Если бы стремление Римской Церкви к утверждению канонической власти над всеми другими христианскими общинами противоречило Апостольскому учению, оно безусловно вызвало бы всеобщее осуждение. Однако в действительности этого не происходит. Например, Римский епископ Климент в послании увещевая раскольников в Коринфе повиноваться епископу (около 96 г.) пишет: "Если бы кто не послушал сказанного через нас Христом ... тот подвергся бы большой опасности". Итак, Христос говорит через Римскую Церковь! Более того, Климент предлагает свое решение в не качестве братского совета, но как приказ обязательный для исполнения. Еще один момент: Коринф расположен ближе не к Риму, а к Эфесу, где действует апостол Иоанн. Однако именно Римский епископ считает своим долгом увещевать другую общину. И как же реагируют на это коринфяне? Упрекают Климента за властолюбие? Напротив: принимают послание с благодарностью и чтят его наравне с Писанием. Полвека спустя эта община так же встретит послание Папы Сотера: увещевания Римского епископа воспринимаются как апостольское учение! В конце II века мы видим еще более яркий пример: Папа Виктор стремится утвердить во всей (!) Церкви единую дату Пасхи, угрожая отлучением несогласным. Мог ли Папа считать отлучение действенным средством, не имея на это права? По крайней мере, в то время никто этого права не оспаривал. Власть Римского епископа проявлялась не только в учительстве, богатейшая римская община щедро помогала беднякам из других Церквей, освобождала из рабства и плена узников-христиан. "Издревле ведется у вас обычай оказывать всем братьям различные благодеяния и посылать вспомоществования многим Церквам", — пишет римлянам Дионисий Коринфский. Св. Игнатий Богоносец поручает заботам Римской Церкви свою общину: "Один Иисус Христос будет епископствовать в ней и любовь ваша" (К Римлянам, IX). "Чистой и первенствующей в любви" называет Игнатий Римскую Церковь, " ее учение свободно от всякого чуждого цвета". Можно считать это лишь данью уважения, но как тогда понимать слова св. Иринея Лионского: "Святая Римская Церковь, мать и владычица всех Церквей, должна быть спрошена во всем, касающемся веры" (Против ересей, III). Более того: "По необходимости с этой Церковью, по ее преимущественной важности, согласуется всякая Церковь, ... так как в ней апостольское предание всегда сохранялось верующими повсюду".

Постоянно тревожимая еретическими течениями Церковь нуждалось в некоем мериле православия, которым позже станет Символ Веры. А пока, чтобы определить истинность веры того или иного епископа, таким критерием была избрана (или считалась изначально?) Римская Церковь! Епископы, пребывавшие в общении с Папой, считались православными, все прочие — нет. Не хуже католиков это понимали и еретики: Рим был наводнен ими. Добиться признания от Папы было их главной целью, отлучение же, разрыв общения, был равносилен смерти. Необходимо подчеркнуть, что ни одна ересь за всю историю Церкви не получила признание Рима. Но тогда, во II веке, вера Римской Церкви еще не была испытана временем, неужели она a priori считалась истинной? Была ли для этого причина? Ответ мы находим в III веке. Читаем у Тертуллиана: "Как счастлива Церковь (Римская), на которую апостолы вместе со своей кровью излили все свое учение". Развитие идеи апостольской преемственности дано в трактате "О единстве Церкви" св. Киприана Карфагенского. "Престол Петра", как он постоянно называет Римскую Церковь, есть не только "краеугольный камень единения священства, но и порождающая земля и корень Церкви". Св. Киприан также говорит, что "вне Римской Церкви нет христианства", несмотря на то, что сам он имел конфликт с Папой Стефаном I (254-257), приведший к временному разрыву отношений между Карфагенской общиной и Римом. Значимость власти Римского епископа признавалась даже язычниками. Аммиан Марцеллин напишет в своей "Книге деяний": "Епископы вечного города пользуются наивысшей властью" (XV, 7, 10). Вспомним также известную фразу императора Деция о том, что он охотнее потерпел бы в Риме претендента на императорский престол чем одного епископа. А почему? Потому, что Рим — это "главная Церковь от которой происходит сообщество епископов" (Киприан).

В III в., в эпоху гонений и арианской ереси Рим все чаще выступает как источник единства кафолических христиан. В творениях Отцов всячески разрабатываются темы призвания Петра и связанного с этим примата Римского епископа. Значимость Петра подчеркивают в своих проповедях каппадокийцы: "Из Христовых учеников, которые все были высоки и достойны избрания, один именуется камнем и ему поверяются основания Церкви" (Григорий Богослов, Слово XXXII). Итак, камень, о котором говорит Христос, есть Петр, и его связь с Римской Церковью несомненна для христиан IV в.: "Ты не можешь отрицать, что первое епископское место в Риме было доверено Петру, — пишет Оптат Милевский, — Этот самый Престол является основанием единства всех". Как о "предстоятеле всей Вселенной", говорит о Петре светоч Восточной Церкви Иоанн Златоуст: "Петра Христос поставил учителем не для этого (Иерусалима) престола, но для вселенной... Теперь ему вверено попечение даже о братии (т.е. об Апостолах)" (Беседа на Евангелие от Иоанна). Рим для христиан IV века является синонимом правоверия: Амвросий Медиоланский говорит об этом в речи: "На смерть Сатира". Ни один православный епископ, отделившийся от Рима, не может считаться православным, несмотря на всю чистоту своей веры. Ибо допущение раскола в Церкви значит грешить против Христа, так как Церковь есть Тело Христово: "Вселенная народов с уверенностью судит, что не благ отделяющийся от согласия народов" (Против послания Пармениана III, 3, 24). Принадлежностью же к Церкви определяется общением с папой, ибо "Петр есть основание Церкви", "начало веры кафолической, центр притяжения других Церквей" (Толкование на Евангелие от Луки IV, 70). Амвросий пишет: "Я во всем желаю следовать Римской Церкви" (О таинствах III, 1, 5), что дает епископу-еретику Палладию повод назвать его "рабом епископа Римского". Под это определение чудеснейшим образом подпадает и блаженный Иероним за такие, например, строки, адресованные папе Дамасу: "Я считаю, что следует советоваться со Столицей Петровой и ее верой, подтвержденной апостольскими устами... Я за Христом на первом месте за Твоим Святейшеством, или остаюсь в общении с кафедрою Петра. Ибо знаю, что на ее основании построена Церковь. Каждый, едящий Агнца вне этого храма, есть чужой... Кто с тобой не собирает — тот расточает". Младший современник Иеронима Августин в 416 г. напишет папе Иннокентию: "Мы хотели... узнать суждение ваше: исходит ли пламя в наших светильниках от того же источника, от которого вам подается в таком изобилии. Все чего мы желаем — ваше одобрение и утешительный для нас ответ: что нас объединяет приобщение к одной и той же Благодати". Вот поистине письмо равного к равному! Впрочем, в своем отношении к Святому Престолу Августин во всем следует Амвросию. Очевидно речь идет не только о первенстве чести или даже веры, — тому же Августину принадлежит афоризм: "Roma locuta — res finita est" ("Рим высказался — дело закончено"): "В связи с этим делом (пеллагианство) были направлены Святому Престолу решения двух Соборов. Теперь оттуда прибыли окончательные суждения. Дело закончено!" (Проповедь CXXXI, 6). Как видим, Африка при Августине признавала право Рима вмешиваться в дела других Церквей. Не одна Африка. Василий Великий сам (!) обращается за помощью к папе: "Почти весь Восток, о досточтимый отец, сотрясает великая буря. Прежде мы всегда бывали утешены от чудотворной благости вашей... Должно восстановить содружество Церквей Божиих". Правда, папа Дамас глубоко его обидел — не ответил на письмо. Однако факт остается фактом — Римскому епископу принадлежал решающий голос во всех делах, происходящих в Церкви. Удачно, на наш взгляд, сформировал это папа Сириций (384 — 399) в своем первом Послании к Гимерию Таррагонскому: "Мы, на которых лежит большая, чем на всех, забота о христианской религии, ... несем тяготы всех обремененных; собственно, их несет в нас блаженный апостол Петр, который нас во всем... оберегает и покровительствует нам, как наследникам своей власти".

Соборы IV в. в целом выражают мнения Отцов Церкви; только на II Вселенском соборе намечается некоторая тенденция к возвышению Константинополя, но пока лишь по отношению к Александрии и Антиохии. Сардинский Собор (343 — 344) разрешает лицам, недовольным решением их дела на поместных Соборах, апеллировать к Римскому епископу (правила 3 — 5 и 9а). Действительно, мы видим, что Папа и созванный им поместный Римский Собор могли призывать на суд и судить христиан, принадлежащих к другой Церкви. Так, Римский Собор 313 г. под председательством папы Мильциада разбирал дело Доната и Цецилиана Карфагенского. Когда изгнанный из Александрии Афанасий Великий обратился к суду папы Юлия I, тот послал на Восток сердитое письмо: "Почему о деле Александрийской Церкви ничего не написали нам? Разве вы не знаете, что по обычаю надо написать нам для того, чтобы было вынесено верное решение?" Ответ напрашивается сам собой: Юлий ссылается на православную традицию, а не в обычае еретиков было придерживаться христианских обычаев. Папы IV века — века повального арианства — действительно проявили себя защитниками православия. Так, когда ариане царили на Востоке, а западное духовенство отступило перед ними на Соборе в Римини (362 г.), папа Либерий, хотя и вынужденный подписать компромиссную формулу, практически в одиночку восстановил Никейскую веру.

Мы видели, что примат Папы никогда в первых веках не обострялся столичным положением Рима, но только установлениями Христа и обычаем, восходящим к первым десятилетиям Церкви. Этот обычай утверждал истинность веры Римского епископа и признавал за Святым Престолом главенство в Церкви. Что можно посоветовать противникам примата, так это почаще обращаться к истокам Церкви, например, к таким словам Златоуста: "Мы все братья, и один у нас Наставник, но и между братьями надобно, чтобы один давал приказания, а остальные слушались" (Беседа на Деяния Апостолов, III). Что же еще добавить?